Капкан на честного лоха - Страница 31

«Твоей матери нечего тут делать, – не закрывал пасть Олег Иванович. – Я подал на развод. Это, во-первых. Во-вторых, я переоформил дом на себя. Твоей матери некуда возвращаться». Цыганков сгреб отчима за шиворот и так тряхнул, что с Олега Ивановича снова слетели брюки. Затем толкнул отчима в грудь, тот отлетел на кровать.

«Ты что со мной делаешь, тварь? – взвизгнул отчим. – Ты знай, что мать твоя сука гулящая. Она здесь уже не прописана. А тебя я в два счета обратно на нары отправлю». Цыганков ничего не ответил.

Он надел куртку, вышел в сени.

Налил воды из ведра в таз, по узкой тропинке, проложенной через глубокий снег, дошагал до голубятни. По деревянной самодельной лестнице забрался наверх, поставил таз с водой на пол, осмотрел голубиное хозяйство. В одном из ящиков, поставленных друг на друга, голубиная парочка, не дождавшись весны, вывела птенцов. Цыганков подумал, что голубей нельзя спарить, если между ними нет любви, а у людей почему-то все по-другому, у людей все наоборот. Взять того же Олега Ивановича…

Цыганков насыпал корма в длинные узкие ящики. Сев на табурет, долго наблюдал, как птицы целуются, а белый голубь Кеша, выпятив грудь и развернув хвост веером, важно расхаживает по полу. Цыганков спустился вниз, отправился прогуляться, потому что обратно в дом не несли ноги.

До поздней ночи он торчал в вокзальной пивной, смотрел на проходящие поезда. Скорые пассажирские составы проносились мимо, мелькали освещенные окна. Сквозь прозрачные занавесочки проступали человеческие тени.

Цыганкову сделалось неуютно, одиноко среди людей, среди этих поездов, уносящихся в ночь, в другую жизнь.

*** * ***

Когда Цыганков вернулся домой, в дальнем конце участка уже отгорел пожар. На месте голубятни остывали черные дымящиеся головешки. Старик сосед, глазевший на пожар с самого его начала, подпирал плечом забор. Он сказал, что голубятня загорелась часа три назад, почти в то самое время, когда Цыганков отправился на вокзал. «Поджарились твои птички, – вздохнул сосед. – Только зола осталась. Ничего, новых заведешь. По молодости у меня тоже»…

Цыганков не дослушал.

Не зажигая света, он вошел в дом, достал из-под плиты топор. Не раздеваясь, прошел комнату, споткнулся о пустую бутылку из-под водки, остановился у постели отчима. Олег Иванович, завернувшись в ватное одеяло, тихо сопел у стены.

Цыганков положил топор на тумбочку, сорвал одеяло с Олега Ивановича, сдернул его за волосы на пол. Сев на грудь отчима, отутюжил его морду кулаками. Когда Цыганков отбил кулаки, отчим поднялся на карачки и, не издав ни единого звука, пополз к двери. Цыганков взял с тумбочки топор, навис над Олегом Ивановичем грозной предсмертной тенью, сделал короткий замах и вогнал лезвие топора в затылок отчима.

Через десять минут, собрав пожитки в спортивную сумку, Цыганков вышел из дома, зашагал зимней улицей в сторону с детства знакомого дома, где жил старый школьный приятель Сашка.

Не беда, что поздно, что на дворе глухая ночь. Вообще понятий «день» и «ночь» не существовало для Сашки, осуществлявшего свой отчет времени промежуткам между внутривенными инъекциями. Он год назад развелся с женой, а сейчас проходил какую-то несчастную программу реабилитации для наркоманов. Он сидел на метадоне, отвыкал от героина, но в душе, кажется, не надеялся спастись. Сашка выглядел совсем паршиво. Хуже, чем в ту пору, когда ширялся героином.

«Ты ещё не проколол свою пушку?» – спросил Цыганков. «Пушка ещё на месте, – сказал Сашка. – Но осталось только три патрона». «Ничего, мне и одного хватит», – ответил Цыганков. Сашка даже не спросил, зачем Цыганкову пистолет. Просто отодвинул от стены стол, вытащил кусок плинтуса, обрезок половой доски. Просунул руку в тайник, достал сверток в целлофановом пакете. Цыганков сунул «ТТ» во внутренний карман куртки, пошел в кухню и заварил себе крепкого чаю, у Сашки предстояло сидеть всю ночь.

Ранним утром Цыганков добрался в район новостроек, вошел в парадное дома, где жил ненавистный торгаш Шипилов, задолжавший деньги за работу. Нажал на кнопку звонка, когда дверь открыла женщина в халате, врезал ей рукояткой пистолета промеж глаз. Цыганков вошел в квартиру, Шипилов, услышавший возню, выбежал в переднюю в каких-то педерастических трусах, красных в желтый горох.

«Ты мне должен деньги, – сказал Цыганков. – И ты их заплатишь», – он вытянул руку с пистолетом, наставив ствол на то самое место, которое скрывали красные трусы.

«Разумеется, разумеется», – Шипилов лишь покосился безучастными глазами на валявшуюся в дверях женщину, поднял руки вверх и стал задом отступать в комнату. Он открыл секретер, вытащил с верхней полочки пухлую визитку, дрожащими руками отсчитал несколько крупных купюр. «Вот полный расчет, – сладко пропел Шипилов. – Плюс проценты за потерянное время, плюс ещё немного подъемных». «Надо бы добавить», – заупрямился Цыганков.

Шипилов отдал те деньги, что ещё оставались в визитке.

Цыганков сунул капусту в карман. «Хорошо. А что ты мне подаришь на свадьбу?» – спросил он. «Ах да, на свадьбу, – Шипилов взял с журнального столика золотые часы с браслетом. – Господи, свадьба. Как я мог забыть? Такое событие. Поздравляю. Вот возьми, пожалуйста. Носи на здоровье».

Цыганков опустил часы в карман. «Тебе мой отчим привет передавал. С того света». Шипилов побледнел, как простыня после стирки. «С Новым годом», – Цыганков улыбнулся и нажал на спусковой крючок, пустив пулю в омертвевшее от страха сердце Шипилова. Затем бросил пистолет на ковер, вышел из квартиры, переступив через женщину, уже ожившую, шевелившуюся на коврике у двери.